Каждый народ рассказывает свои истории. У европейцев – это история о зачарованном принце, который возвращает себе королевство. У русских – история о том, как Иван-дурак становится Иваном-царевичем. Степной богатырь отправляется в путь, чтобы сложить песню о своих подвигах. Герои арабских сказок – удачливые торговцы. Китайский герой устанавливает в отдаленных странах порядок, подчиняя их мудрым законам Поднебесной.

Но различие излюбленных сюжетов все же не может служить основанием для какого-либо оценочного суждения о той или иной культурной традиции. Ведь каждому народу Бог даровал свой, особенный талант проявлять себя. Более интересно и поучительно сравнивать то, как одна и та же история рассказывается в разных традициях. Так, по иному рассказанная западной культурой история нашего спасения повлекла за собой обособление западной церкви от православия и сделало другим лик западной цивилизации.

Первое и, наверное, для русского человека наиболее неприятное, что приходит на ум при мысли о Западе - это необычайная ухоженность и материальное благополучие при несравненно меньшем, чем у нас, изобилии природных богатств. Очень емко выразил это в одном из своих монологов Задорнов: «Там можно жить и не воровать». Но, конечно же, не только в воровстве здесь дело. Если рассмотреть пристальней ту особую трудовую этику, которая создала западную цивилизацию Нового времени, то можно выйти за пределы поверхностного русофобства наших любимых артистов и глубже понять все своеобразие нашего исторического пути.

Только на первый взгляд всякий труд (немца, китайца, русского) одинаков. Разница в том, зачем человек трудится, что побуждает его трудиться, как он воспринимает свой труд. Все эти установки закладываются в человека с раннего детства, и в более зрелом возрасте воспринимаются как само собой разумеющееся. Поэтому именно истории для детей, наполненные непосредственной назидательностью, в наиболее ясной форме дают представление об основополагающих нормах этического и социального сознания.

Наверное, наиболее четко запечатлевшейся с детства сказкой является для нас история о приключениях забавного деревянного человечка Буратино. Русский писатель Алексей Толстой заимствовал сюжет книги итальянца Карло Коллоди (Лоренцини) «Пиноккио, или Приключения деревянной куклы». Если учесть большую популярность этих книг, то перед нами уникальный пример одной и той же истории, по-разному рассказанной в разных культурах, что позволяет сделать некоторые выводы о том, каким человека хотят воспитать «у нас» и «у них».

«Пиноккио», написанный в 1880 году, вскоре стал необычайно популярен во всей Европе. В родном городке писателя – Коллоди был даже поставлен памятник Пиноккио, один из немногих существующих памятников литературным героям. Книга была признана идеальным воспитательным чтением для детей, ведь ее сюжет практически воспроизводит библейский рассказ о человеке. Столяр Джеппето делает из полена деревянного человечка (сотворение человека), Пиноккио убегает из дома на поиски приключений (грехопадение), и после долгих мытарств, раскаявшись, возвращается домой и превращается в «живого, умного и красивого мальчика» (спасение).

При всей внешней похожести, «Приключения Буратино» Алексея Толстого оставляют по прочтении совершенно другое впечатление. Смысловым центром книги Толстого является тайна золотого ключика и таинственной дверцы в каморке папы Карло. В «Пиноккио» тайны нет, ее смысловым центром является труд. «Деревянные человечки не растут. Они являются на свет деревянными человечками и умирают деревянными человечками», - говорит Пиноккио фея с голубыми волосами. «Ах, мне надоело быть деревянным человечком, - воскликнул Пиноккио, - пора мне уже стать человеком». «И ты им станешь, если заслужишь», - сказала фея. «Правда? А чем я могу это заслужить?» «Очень просто. Ты должен только привыкнуть быть хорошим мальчиком, послушным, учиться в школе, работать и говорить правду».

Чтобы, наконец, стать человеком, Пиноккио приходится очень долго заниматься примитивным физическим трудом. Буратино, наоборот, добывает золотой ключик совершенно случайно и незаслуженно. Но случайность эта только кажущаяся, в самом конце книги, когда Буратино открывает таинственную дверцу, он видит на ней свое изображение. «Я так и думал», - восклицает Буратино, - «хотя ничего такого и не думал и сам даже очень удивился». Пиноккио, уже ставший мальчиком, лишь с содроганием окидывает взглядом безжизненную деревянную куклу и говорит: «Каким же смешным я был деревянным человечком». Таким образом, все приключения Пиноккио оказываются лишними, случайными и несущими исключительно негативный характер. Приключения Буратино, напротив, наполнены положительным смыслом, именно благодаря им он добыл золотой ключик и открыл его тайну.

Конечно, нельзя считать ту или другую книгу адекватной аллегорией христианского пути к спасению. В этом смысле оригиналом и прообразом для всех историй о возвращении домой будет притча о блудном сыне, рассказанная Христом Спасителем. Все что мы можем почерпнуть, сравнивая истории Пиноккио и Буратино, это несколько любопытных деталей, вскрывающих внутреннюю логику становления трудовой этики и отношений богатства и бедности в Европе Нового времени, являющиеся радикальным отвержением христианского мировоззрения средневековой Европы.

Социальное пространство, в котором странствует Пиноккио – это пространство бедности и нищеты, известное на протяжении всей истории человечества. Но суть книги в том, что им сопутствует понятие вины.

Мир христианского средневековья был однороден, в том смысле, что значимость человека определялась только из вертикальных отношений «человек – Бог», не касаясь его социального статуса. Наинизшая категория людей – нищие – была местом наибольшего присутствия божественного начала в мире, и осмысливалась в категории унижения и славы. Конкретным, реальным бытием в средневековье обладал только бедняк. Он был единственным идеалом спасенного человека и единственным средством спасения через оказываемое ему милосердие. Богатство лишь терпелось, как потенциально возможное быть отданным Богу в лице нищих.

Внутренняя логика развития западноевропейского общества, уже полтысячелетия отделенного от полноты христианства, постепенно привела к замене спасения как идеала общественного к пониманию спасения как частного, индивидуального дела. Общественным идеалом стал порядок, сопровождавшийся усилением рационального способа мышления. В результате произошло полное лишение нищеты мистического ореола праведности. Благотворительность больше не говорит бедняку о блаженстве страдания, а лишь показывает его обязанности перед обществом и внушает, что его бедность – это помеха, не позволяющая восстановить порядок. Нищета стала принадлежать к области беспорядка и иррациональности и, следовательно, наделяться виновностью.

С особенной отчетливостью изменение отношения к бедности прослеживается в трудах теоретиков протестантской реформации, с предельной ясностью отнесших спасение к личному решению человека. В результате вся тяжесть вопроса о спасении, сосредоточившаяся в индивидуальном сознании, породила учение об оправдании только верой (что исключало милосердие к бедным, как единственной возможности быть оправданным перед Богом в день Страшного суда) и учение о предопределении.

Как же узнать, предопределен ли ты от вечности ко спасению или к вечной погибели? Вождями реформации бедность, разорение, несчастье со всей непреложностью были объявлены видимым знаком Божьего осуждения, а богатство и благополучие – знаком Божьего благоволения к спасенным чадам. Так, в кальвинистских общинах Швейцарии существовала практика отлучения от причастия людей, впавших в нищету. Линия разделения добра и зла проходит теперь внутри человеческого общества и метафизически разделяет мир богатства и бедности, порядка и беспорядка. «Следует наставлять бедных в терпении, для того, что те из них, кто недоволен своим положением, пытаются сбросить бремя, возложенное на них Богом», писал Кальвин. Идеалом нравственного возрождения бедняка становится примирение с существующим порядком и признание за богатством божественного права надзирать и наказывать.[i]

В «Приключениях Пиноккио» олицетворением этого права становится фея с лазурными волосами, незримо организующая собой весь сюжет книги. Она наказывает Пиноккио за непослушание, побуждает его к труду и добродетели. Высшей наградой для Пиноккио становится возможность стать ее сыном, но совершенно немыслимы их отношения, как реально равные.[ii]

Фея обладает чудесной способностью превращать медные монеты в золотые цехины. Она впервые предстает перед Пиноккио в «красивой маленькой голубой карете, полностью обитой перьями канареек, и внутри уставленной банками со взбитыми сливками и вареньем, трубочками с кремом и коржиками», на козлах кареты стоял пудель, «одетый в праздничную кучерскую ливрею с маленькой, обшитой золотом треуголкой на голове, в белом парике с локонами по самые плечи, шоколадного цвета сюртуке с бриллиантовыми пуговицами и двумя большими карманами, коротких штанах из алого бархата, шелковых чулках и туфельках из голубой замши». Без сомнения, перед нами мир божьего благоволения и блаженной праздности рая, неподвластный жесткой диалектике труда и нищеты, существующей в мире странствий Пиноккио.

Примечательно, что в книге вообще нет ни одного отрицательного образа богача. Все отрицательные персонажи книги принадлежат к социальному дну: воры, нищие, мошенники, нерадивые оболтусы. У Пиноккио есть два пути: или оказаться в рабстве у них, или занять социальную нишу «хорошего бедняка» относительно мира богатства. В средние века богатство освящалось бедностью, а в Европе нового времени бедность облагораживается лишь опосредствующим влиянием богатства.

Разделение социального пространства и изоляция нищеты за пределами общества не являлось абстрактным теоретическим процессом, а было конкретной социальной практикой.[iii] Та страна далече, в которой странствует Пиноккио, имела определенное географическое положение в Европе XVII-XVIII веков. В это время в городах Англии, Голландии, Франции, Германии, Испании, Италии создаются смирительные дома [iv], которые наполняются нищими, бедняками, изгоями, безумцами. Именно безумец, не способный сам отвечать за свое существование, становится символом обитателей этих учреждений. Не случайно обобщенный образ места блужданий Пиноккио называется Страна дураков.

Победоносное шествие ratio по Европе не могло примириться с разгуливающими на виду у всех представителями иррационального образа мыслей. По словам Мишеля Фуко: «Впервые в истории создаются морально-воспитательные учреждения, основанные на поразительном синтезе нравственной обязанности и закона. Государственный порядок уже не может мириться с беспорядком, царящим в душах. Конечное торжество нравственного закона не отнесено больше к концу времён, оно может наступить уже на уровне разрешения социальных противоречий».

Первый важный вывод из этого – создание новой области, где происходит развитие греха, исправление греха и нравственное очищение. Прежде такой областью был весь мир, а надзирающая и исправляющая власть исходила из навсегда утерянного людьми Эдема, обители божественной справедливости. Теперь Эдемом стали человеческие города – цитадели порядка и благоденствия, а мятущийся в грехе мир стали представлять смирительные дома и изоляторы.

Второй вывод – это понимание бедности как преступления против общественного порядка, проистекающего из обмирщения милосердия (ведь нищие перестали быть возможностью проявить милосердие и спасти свою душу). Из этого понимания и рождается идея нравственного возмездия нищете. Католическое сознание долго противилось этому, пока, наконец, не было дано приемлемое богословское обоснование. «Когда в городе открыта канцелярия милосердия, Христос не станет являться в обличье бедняка, каковой, коснея в праздности и дурной жизни, не желает подчиниться столь святому порядку» (Падре Геварре, канонист XVII века). Отныне долг каждого гражданина – помогать государству в устроении домов принудительного труда. Нужно только, чтобы «не нашлось человека столь ничтожного и общественной пагубы жаждущего, чтобы подавать нищим милостыню и поощрять их» (из общественно-политического трактата XVII века). Во многих европейских городах того времени существовали суровые законы против подающих милостыню.[v]

Третий вывод – появление разработанной системы исправления нищих через их наказание. Прежде единая область бедности разделяется на две части. С одной стороны – «терпеливые, смиренные, скромные, довольные положением и помощью, получаемой от канцелярии» - область бедности покорной. С другой стороны – «враги порядка, бездельники, лжецы, пьяницы, бесстыдники, не знающие другого языка, кроме языка отца своего диавола, изрыгают они тысячи проклятий наставникам и управляющим канцелярией» - область бедности непокорной. Внутренний процесс изолятора заключался в постепенном переводе попавших туда людей из второй в первую категорию бедности. Этот процесс и составляет сюжет «Приключений Пиноккио», как будет видно из детального совпадения применявшихся при этом методик.

Собственно методика была одна – труд, мыслящийся, как прямая противоположность праздности. Средневековая христианская аскетика видела корень и основание всех пороков в гордости. Буржуазное сознание времен промышленной революции усматривало величайший порок в праздности. Изречение Мартина Лютера: «Человек рождён для труда, как птица для полета», - просто невозможно представить себе в святоотеческих творениях. Именно долгий усердный труд становится ключом к решению всех проблем, единственной и всеобъемлющей аскезой, средством исправления и, как ни странно, наказания.

Способность труда исправлять человека исходит не из его производительности и полезности, а его ценности как орудия нравственного возмездия нищете, миру праздности.[vi] Принудительный труд, без пользы, без выгоды, становится в смирительных домах тотальным методом наказания-исправления людей. Так, ордонанс Парижского госпиталя 1684 года для юношей и девушек до 25 лет предписывает: «Должно заставлять их работать так долго и на работах столь тяжких, как только позволяют их силы. После этого можно их обучить ремеслу, соответственному их полу и наклонностям».

Такой же репрессивный характер несет и метод исправления Пиноккио. После того, как Пиноккио попадает в страну развлечений, где проводит время в безделье, без забот и хлопот, он превращается в осла и вынужден играть в театре дрессированного ослика. Теперь он хочет только одного: вернуться к фее и начать новую жизнь. Когда он увидел ее на представлении, то, обрадовавшись, громко позвал ее, но у него вырвался только бессмысленный рев. Фея не только не приходит ему на помощь, но уходит, не сказав ни слова.

С евангельской притчей совпадает только первая часть – блудный сын в стране далече тоже уподобился свиньям. Но в Евангелии отец сам выбежал навстречу сыну, да и в «Приключениях Буратино» папа Карло сам приходит, чтобы спасти Буратино от смертельной опасности и унести домой. Что же ещё надо сделать Пиноккио?

Преображение Пиноккио начинается с символического отречения от мира праздности. После того как рыбы съели его ослиную плоть, и он опять стал деревянным человечком, ему встречаются больные и ободранные лиса и кот, просящие милостыню. «Если вы бедны, то по заслугам», - говорит им Пиноккио. Далее, чтобы заработать кружку молока для своего больного отца, он должен целыми днями крутить ворот для добывания воды – работу, которую прежде делал осёл. Прежде он стал ослом не по своей воле, теперь он должен добровольно стать животным. Тяжелый, бессмысленный труд – это своего рода подпись Пиноккио под основным законом его существования в новом качестве.

Это является логическим завершением книги, все, что последовало дальше, уже не существенно. Ведь все те неявные методики воздействия, применяемые к Пиноккио, подошли к концу. Завершился страх перед миром «плохой бедности» – путём морального её осуждения. Завершился голод – путём признания недопустимости проявления милосердия к неимущему человеку. Завершилось обвинение – путём молчаливого признания своей виновности.

Страхом исполнены странствия Пиноккио. Его грабят, обманывают, бьют, хотят съесть. Изнанка мира бедности отвратительна, побеждает там только изворотливый и беспринципный человек. Этому противостоит мир богатых – исполненный добра. Образно это показывает один из моментов книги. Пиноккио в бушующем море пожирает большая акула, в то время как фея призывает его со сверкающей мраморной скалы.

Голод во времена промышленной революции приобрел совершенно иное значение, чем до этого. Он стал мощным репрессивным механизмом. Слова апостола Павла: «кто не работает, тот не ешь», – цитируются во многих общественно-политических трактатах того времени. Никто, казалось, не замечал, что, будучи очень грубо и прямолинейно поняты, эти слова оказываются в противоречии со словами Христа: «Взгляните на птиц небесных: они не сеют, ни жнут, ни собирают в житницы; и Отец ваш Небесный питает их. Вы не гораздо ли лучше их?» (Мф. 6, 26).

Между Пиноккио, пришедшим просить молоко для больного отца и огородником, у которого он будет впоследствии крутить ворот, происходит разговор, оставляющий ужасное впечатление, но обыденный для автора:

- Сколько тебе нужно молока?

- Полный стакан.

- Стакан молока стоит один сольдо.

- Но у меня нет даже чентезимо, - ответил Пиноккио, смутившись.

- Плохо твое дело, деревянный человечек, - проговорил огородник, - я не могу дать тебе даже наперсток молока.

На острове трудолюбивых пчел изнемогающий от голода Пиноккио просит поесть, но слышит в ответ лишь: «Неужели тебе не стыдно? Зря шатаешься по улицам. Лучше найди работу и учись зарабатывать на хлеб». Пиноккио срывает чужой виноград, за что его ждет заслуженная, по мнению автора, кара. Он всю ночь просидел стиснутый капканом, а потом отрабатывал у хозяина в роли сторожевого пса.

«Неужели просить хлеба – позор, а?», - спрашивает Пиноккио, имеющий только день от роду, у своего отца. Перед этим ему за это вылили на голову ведро воды со второго этажа. Молчание Джепетто – знак полного согласия с этим правилом, ставшим второй природой европейца. Норвежский писатель Кнут Гамсун в романе «Голод» описал то, как он в молодости умирал от голода в большом европейском городе. Он не мог просить поесть, он не мог взять те бидоны с молоком, что по утрам оставлялись молочником возле дверей. Так, при всей заботе западного общества о правах человека, оказалось попранным главное право – право голодного человека быть накормленным.[vii]

Атмосфера, окружающая Пиноккио с самого рождения, поддерживает в нем напряжение непрекращающегося осуждения. Это, без сомнения, является главным инструментом его исправления. Начиная с говорящего сверчка, произносящего длинные назидания и предостережения, через всю книгу проходит длинный ряд персонажей (белый дрозд, рак, черные кролики),[viii] являющихся обличить Пиноккио. Его непрерывно побуждают к самооценке, причем в крайне негативных тонах. Когда он говорит о себе хорошо, его нос начинает неимоверно удлиняться. «Не верьте, почтеннейший, всему хорошему, что я рассказывал, я действительно дрянной парень, невоспитанный, бездельник».

Эти методы обнаруживают неожиданное родство с методами, применяемыми в XIX веке для излечения душевнобольных.[ix] Один из исследователей этой темы пишет «Все в лечебнице организовано так, чтобы безумец осознавал себя в мире суда, обступающем его со всех сторон; он должен знать, что за ним постоянно следят, что его судят и выносят ему приговор, связь между проступком и наказанием должна быть прямой и очевидной». Например, пользуясь случаем, когда больная принимает ванну, ей напоминают о совершенном поступке и с помощью крана пускают на голову струю холодной воды; если она упорствует, душ повторяют, внушая, что к этим мерам приходится прибегать для ее же блага. В конце концов, она с плачем раскаивается.[x] Это очень похоже на признания Пиноккио.

В «Приключениях Буратино» возникает подобная ситуация – Буратино попадает в пруд и слышит от черепахи Тортилы: «Ах, ты безмозглый, доверчивый мальчишка с коротенькими мыслями», но развивается сцена совсем по-другому: «Не ругаться надо, тут помочь надо человеку», – говорит Буратино, и вскоре получает от Тортилы золотой ключик.

Открыв волшебную дверцу, Буратино обнаруживает чудесной красоты кукольный театр, в котором ставит пьесу о собственных приключениях и где он играет роль себя самого, то есть раскрывает свою истинную сущность. «Выздоровевший» Пиноккио, несомненно, играет роль кого-то другого, отчуждаясь от самого себя.

Так по-разному заканчивается одна и та же история. Платой за обилие трудолюбивых и добропорядочных граждан стало отчуждение от самого себя метафизической пропастью, исполненной вины и страдания.[xi] Забыть об этом, уйти целиком в работу, в прогресс и составило стиль жизни западной цивилизации.

Этот стиль был навязан нам в XVII веке и подавил своей очевидностью и видимой неоспоримостью все живое в молодой русской культуре. У нас появилось свое подполье, но даже в самых безнадежных строчках Достоевского, Платонова, Хармса нет холодного отчаяния Кафки и Сартра, а чувствуется внутренняя логика сказки, истина, невыразимая никакими словами. Пойти и просто так найти то, о чем вопрошают небо и землю тысячи поколений.

Это неуловимое в душе русского народа так выразил Василий Розанов: «И вот прибежали жидки и бегают. А мы поворачиваем им один бок: - ЛЕНЬ. Они пхают нас ногой. Тут пришли тевтоны стеною: «Вставай!» А мы поворачиваем им другой бок: - ЛЕНЬ.

- Что же это за скотина, - кричат, - у него с обеих сторон ЛЕНЬ.

Они плюнули и пошли дальше. Делать прогресс. Мы глазком следим, куда враг ушел. И когда он совсем «ушел», тут-то мужичок наш встанет, перекрестится, почешется. И слыша, что «в ухе звенит», - скажет: «Звон Бог зовет» и «где звон звонит»…

И пойдет в неведомое. И увидит невиданное. И сотворит чудесное. И потому-то все его дела и судьба зовутся: «СВЯТАЯ РУСЬ».

___________________________________
[i] Исчерпывающей иллюстрацией этому процессу служат взаимоотношения Робинзона и Пятницы в книге Даниэля Дефо. Пятница выделяется из общества «плохих дикарей» не благодаря тому, что становится вровень с Робинзоном, а благодаря тому, что становится слугой, т.е. существом зависимым и опекаемым.

[ii] В «Приключениях Буратино» девочка с голубыми волосами персонаж, скорее, карикатурный. Она пытается воспитывать Буратино, но неумело и безрезультатно. Потом, когда герои сказки прятались в пещере, Буратино сам взял на себя руководство: «Вот наказание с этими хорошо воспитанными, - сказал Буратино… Сам принес воды, сам набрал веток, развел у входа костер, сварил какао». В итоге исправляется не Буратино, а Мальвина: «Я буду продавать мороженое и билеты, - сказала Мальвина. - А если вы найдете у меня талант, буду играть роли хорошеньких девочек».

[iii] Описание практик изоляции взято из книги Мишеля Фуко «История безумия в классическую эпоху».

[iv] В Англии - это работные дома (workhouses), знакомые нам по романам Диккенса, в Германии - Zuchthausern (совр - тюрьма строгого режима), во Франции - госпитали и изоляторы, в Италии - богадельни и канцелярии милосердия.

[v] Это напоминает описание нравов Содома из иудейских апокрифических сказаний В Содоме было запрещено кормить нищих и странников Если таковые заходил в город, то жители давали им монеты с выцарапанными на них своими именами Когда нищий умирал - они разбирали монеты обратно.

[vi] Православное понимание ценности труда исходит из подчеркивания его эстетической стороны. Именно логосность, умность и дельность произведенной работы возводит человека к Богу. Любой труд должен быть, в конечном итоге, соработничеством (синергией) с Богом.

[vii] В средние века любой человек ставший больным и нищим имел право на заботу и сострадание других людей. Это единое социальное пространство христианского милосердия раскололось и подменялось понятием филантропии. Единый образ бедняка дробится, а вместо него возникает мир частных, ограниченных фигур бедняки здоровые - обязанные трудиться, бедняки больные, которым оказывается помощь не в силу абсолютного долга, а в силу нравственной склонности и родственной близости.

[viii] Пиноккио не хочет пить касторку и появляются черные кролики-гробовщики, которые говорят, что если он не выпьет лекарство, то умрет. Пиноккио сразу же выпивает лекарство. Эта сценка имеет удивительное сходство с историей исцеления сумасшедшего, который ничего не ел из-за боязни наказания за грехи. К нему врываются наряженные чертями прислужники, ставят тарелку супа и велят съесть, грозясь в противном случае поступить самым жестоким образом. Они удаляются и больной, подумав, решился поесть.

[ix] Этому не надо удивляться, если учесть невероятную чувствительность Европы тех лет к иррациональному. Даже умиление детьми, самыми иррациональными и непосредственными существами, не характерно для XVIII-XIX веков. Подозрительное отношение к детям и породило европейскую дисциплинарную школьную систему.

[x] Мишель Фуко «История безумия в классическую эпоху»: М., 1997, С 478.

[xi] Этим объясняется то, что со времени открытия психоанализа языком, которым говорило это отчуждение (бессознательное), был исключительно язык признания Эдипова комплекса вовсе не было не только во времена Эдипа, но и тысячи лет спустя Он возник в XVII веке, как интериоризиция надзирающей власти.

До 2001 г.

Опубликовано на сайте www.seminary.newmail.ru без указания имени автора реферата.
Православное молодёжное издание «Твоя Церковь» (редактор – иеромонах Аркадий), Екатеринбургское православное духовное училище.